На краю Принцесс-парка - Страница 97

Руби следила за ее передвижением по Европе по атласу, когда-то принадлежавшему Максу Харту. Его имя было написано цветным карандашом неровными печатными буквами на первой странице. Руби вспоминала о Максе каждый раз, когда открывала атлас, и задавала себе вопрос: что же произошло с молодым храбрым летчиком, который с таким отчаянием любил ее в своей комнате в то незабываемое военное Рождество?

В те времена Руби и подумать не могла, что по прошествии стольких лет по-прежнему будет жить в старом доме миссис Харт, занимаясь всем тем, что она так не любила делать в молодости. Когда-то она мечтала о другой жизни, но оказалось, что каждый раз, когда ее мечты могли воплотиться в жизнь, происходило что-то такое, что возвращало все на круги своя. Возможно, если бы Руби точно знала, чего хочет, все было бы иначе, но у нее всегда были лишь нечеткие, расплывчатые желания заняться тем или иным делом – выучиться какой-нибудь профессии, начать собственный бизнес… Руби с улыбкой вспомнила, что когда-то собиралась основать первую чисто женскую фирму по отделке интерьеров.

Хизер вернулась домой следующим летом, девять месяцев спустя после своего отъезда. Прибыв на вокзал на Лайм-стрит, она позвонила домой, чтобы сообщить, что уже садится на автобус.

Стоял замечательный августовский денек – солнечный, наполненный ароматом цветов. Дети были на летних каникулах. Руби оставила входную дверь открытой и постоянно выглядывала наружу, высматривая Хизер. Ей хотелось, чтобы первой маму встретила Дэйзи.

– Идет! – закричала Мойра, но не успела Руби найти внучку, как Грета уже бросилась бежать по дорожке.

Обвив руками шею сестры, Грета поцеловала Хизер и воскликнула:

– Как хорошо, что ты вернулась!

– Да, сестренка, как хорошо, что я вернулась, – ответила удивленная и счастливая Хизер.

Спустя две недели Грета начала работать секретарем в бухгалтерской фирме на Виктория-стрит – неподалеку от адвокатской конторы, в которую вернулась Хизер. Теперь они, как когда-то давно, регулярно встречались в обеденный перерыв, а по субботам вместе ходили по магазинам. Кроме того, они начали посещать вечерние курсы машинисток и стенографисток – эти умения могли пригодиться при поисках более высокооплачиваемой работы.

Руби описала события последних месяцев в очередном длинном письме Бет.

«Грета стала прежней, и они с Хизер вновь лучшие подруги, – писала она. – Даже не знаю, хорошо это или плохо. Они вряд ли найдут себе новых Ларри и Роба, и это означает, что они так и останутся вдовами, а я по-прежнему буду жить в этом постылом доме. Иногда мне хочется подобно Хизер уехать куда-нибудь на годик, но это только мечта. Что тогда будет с бедняжкой Дэйзи? Похоже, я единственный человек, которому небезразлична ее судьба. У меня всегда находятся причины, чтобы оставить все как есть, – всегда, понимаешь?»

Руби отложила ручку, но потом вновь взяла ее и дописала еще один абзац:

«Наверное, мне не следует жаловаться. Несмотря ни на что, я счастлива. Это не такой уж плохой дом, и смеюсь я намного чаще, чем плачу. Мои внучки доставляют мне много радости, дочери, похоже, довольны жизнью, и мы живем не так уж бедно. В целом у меня все неплохо».

Дела у Бет также пошли на лад. Постепенно отношение к черным в Америке в целом и в Литл-Роке в частности улучшалось. Бет вступила в какое-то «Межрасовое интеграционное общество» и стала его секретарем – «лишь потому, что этим больше никто не хотел заниматься». За год до этого она ездила в Вашингтон и даже пожала руку президенту Джону Кеннеди. Неделю спустя он трагически погиб, а вся Америка погрузилась в траур. Дэниел не одобрял действий жены – по его словам, Кеннеди не стремился к равенству черных и белых, он хотел, чтобы белые оставались у руля. «Но Дэниел наконец-то стал уважать мой выбор, – писала Бет. – Мы спорим все время, но он в конце концов признал, что у меня есть голова на плечах, а моя ужасная свекровь вдруг решила, что я ей нравлюсь».

Джейк женился, и вскоре Бет должна была стать бабушкой. Руби зябко повела плечами: годы проносились мимо с пугающей скоростью.

В сентябре приехала Оливия Эппелби. Это произошло утром в понедельник, вскоре после того, как дети ушли в школу, а Грета с Хизер – на работу. Руби видела свою мать лишь четыре- пять раз в год, да и то пару часов. Оливия говорила, что ее дети – ее другие дети – сильно забеспокоились бы, если бы она осталась ночевать в гостях.

– Они не знают о тебе и твоем отце. Эту тайну я всегда хранила на самом дне сердца, – сказала Оливия. – Я не могу говорить о нем ни с кем, кроме тебя.

Руби обратила внимание, что чем дальше годы уносили ее мать от Тома О'Хэгана, тем чаще она его вспоминала. Оливия до мельчайших подробностей описывала его лицо, слово в слово повторяла их разговоры, вспоминала давно забытые подробности, такие как блеск рельсов и проводов в лунном свете или странный запах, стоявший в воздухе, – «лишь пару дней назад я осознала, что это была смесь аромата ночных цветов и запаха паленого мяса».

Посидев на кухне, Оливия предложила пойти в сад. Было не слишком тепло, из-за перламутрово-серых облаков изредка показывалось слабое солнце. Они уселись под начинающими желтеть деревьями. Вид Оливии в светлом льняном костюме и широкополой шляпке, с неизменной сигаретой в руках нагонял на Руби грусть.

– Я кое-что тебе принесла, – еле слышно прошептала Оливия. – Эта вещь лежит в моей сумочке в комнате.

Сегодня Оливия казалась особенно усталой и унылой.

– И что же это? – спросила Руби, сделав вид, что заинтересовалась.