На краю Принцесс-парка - Страница 17

Руби натянула белые чулки, сунула ноги в сандалии и взяла на кухне кувшин и миску для яиц.

День обещал быть таким же жарким, как и предыдущие, – Руби почувствовала это, как только вышла из дому и зашагала вдоль полей, на которых росли разнообразные сельскохозяйственные культуры. Ферма мистера Хамбла была довольно маленькой. Он держал несколько коров и свиней, небольшую отару овец, множество кур, рабочую лошадь по кличке Ватерлоо, а кроме того, у него была довольно забитая жена, пятеро взрослых детей, которые при первой возможности покинули отчий дом («И их несложно понять», – сказала на это Эмили), и батрак Джейкоб, которого Руби находила весьма интересным молодым человеком – главным образом потому, что других молодых людей поблизости просто не было.

Джейкобу Вирингу было восемнадцать лет. Он был не очень высоким, но крепким и плотным. У него были светлые волосы довольно красивого оттенка и глаза цвета колокольчиков. Джейкоб все время был грязным, но это не делало его менее красивым. Кроме того, он был незаконнорожденным («Как и ты, вероятно», – заметила Эмили).

Руби нашла в словаре слово «незаконнорожденный» и выяснила, что это означает «внебрачный ребенок». Слово «внебрачный» тоже было малопонятным, но его значение Руби смотреть не стала.

Мать Джейкоба жила в Киркби, в маленьком домике, стоявшем напротив церкви. Ее звали Рут, и, по словам Эмили, она была «не от мира сего». На жизнь она зарабатывала, делая разноцветные свечи, которые продавались в крупных магазинах вроде «Джордж Генри Лиз» или «Хэндерсонс». Джейкоб ее абсолютно не интересовал, так что он с двенадцати лет жил на ферме Хамблов в каморке, примыкающей к конюшне с Ватерлоо.

– А Джейкоб католик? – спросила Руби. – Я могу с ним поговорить?

– Бога ради, Руби, ты можешь поговорить с Джейкобом, даже если он язычник, – что, как я подозреваю, так и есть.

Когда запыхавшаяся Руби пришла на ферму, миссис Хамбл собирала яйца. Двор фермы был очень грязным, кроме того, здесь всегда сильно пахло навозом – особенно в жару. Руби задумалась, что же будет здесь зимой, когда запах навоза станет слабее, но зато вся земля раскиснет.

– Как обычно? – бесцветным унылым голосом спросила миссис Хамбл. Она сгорбилась, как старуха, хотя ей было лишь сорок пять лет. На ней была полинялая шаль, уголки которой женщина придерживала узловатыми красными пальцами.

– Да, шесть яиц и кувшин молока.

– Джейкоб как раз доит коров.

– Пойду поздороваюсь с ним.

К коровнику Руби, сама не зная почему, подошла на цыпочках. В присутствии Джейкоба она всегда нервничала, что было для нее нехарактерно. Парень держался с ней вежливо, но сдержанно, и у девочки постоянно возникало чувство, что она своим присутствием ему мешает. Войдя в коровник, она робко произнесла:

– Привет.

На Джейкобе были грязные вельветовые брюки, подвязанные веревкой, и выцветшая сорочка с обрезанными по локоть рукавами. Его руки и лицо были коричневыми от загара, а ноги в незашнурованных ботинках стояли на соломе так твердо, словно он врос корнями в землю. Не оборачиваясь, Джейкоб продолжал со знанием дела дергать за вымя черно-белую корову. В жестяное ведро с бульканьем лились тонкие струйки темного молока.

– Привет, – ответил он голосом, который сложно было назвать как дружелюбным, так и враждебным.

– Приятное утро.

– Бывало и получше, – бросил парень.

Руби задумалась, что еще можно сказать в таких обстоятельствах. Джейкоб никогда не заводил беседу первый, лишь отвечал на ее реплики.

– Ты когда-нибудь слушал радио? – спросила она.

– У меня его нет, – ответил Джейкоб.

– А у нас есть. И граммофон тоже.

– Хорошо вам.

– Они играют музыку. Ты любишь музыку?

– Музыка – это хорошо, – признал Джейкоб.

– Если хочешь, приходи ко мне, послушаем вместе. Как насчет субботы, в шесть часов? Эмили пойдет в театр – это место, где показывают представления, – добавила Руби на тот случай, если Джейкоб этого не знал.

Парень никак не проявил знания или незнания слова «театр».

– Я подумаю, – ответил он.

В этот момент в коровник вошла миссис Хамбл с ковшом. Перелив молоко в кувшин Руби, она монотонно произнесла:

– Яйца готовы.

– Хорошо, – ответила Руби, вопрошающе глядя на Джейкоба. – Ну так как, ты придешь в субботу?

– Может быть, – так и не посмотрев на нее, ответил парень.

Вздохнув, Руби вышла из коровника и медленно направилась в сторону Брэмблиз. Подойдя к дому, она увидела, как кухарка миссис Аркрайт, женщина с плотным, вспотевшим от жары и физических усилий телом, слазит с велосипеда.

– Я принесла яйца и молоко! – объявила Руби.

– Хорошо, – ответила миссис Аркрайт и, поджав губы, повела велосипед на задний двор.

Руби пошла следом. Они с кухаркой не очень ладили. Несколько месяцев назад, в первое же посещение кухни, Руби подсказала женщине, что, если в кипящее на плите мясо бросить лавровый лист, оно будет вкуснее, – этому ее научили в монастыре. Миссис Аркрайт тут же решила, что Руби метит на ее место и что, если она будет допускать промахи, ее могут уволить. С тех пор девочка стала на кухне нежеланной гостьей.

Уборщица миссис Роберте также была не в восторге от новой обитательницы дома. Это была старая, прибитая жизнью женщина, которая ясно дала понять, что непрестанная болтовня девочки действует ей на нервы.

Из прислуги хорошо к Руби относился лишь садовник Эрнест. Правда, он не мог услышать ни единого ее слова, так как был абсолютно глухим.

Руби отчаянно нуждалась в друге. Жить в этой глуши практически одной было невыразимо скучно. Дел в доме всегда хватало, но она бы предпочла выполнять их вместе с кем-то. Играть в саду в одиночестве было неинтересно. Какой прок от теннисного корта, если некому отбить мяч, который ты подаешь? Руби даже задумалась, не пойти ли в школу, – хотя она была уверена, что в классе будет полно заносчивых детей «шикарных» родителей, с которыми она вряд ли когда-нибудь подружится. Ах, если бы Эмили заставила ее ходить в школу! Как успела выяснить Руби, существует большая разница между тем, когда тебя заставляют делать что-то такое, что тебе не нравится, и когда приходится принимать решение самостоятельно. В первом случае тебе хотя бы есть кого обвинить в своем несчастье.